Правдивая история с заметным вторжением фантастики
Коридорные половицы преданно повизгивали под уверенными шагами Вениамина Женевского. Высокий и строгий, как прыгун тройным Жоао-Карлос де Оливейра, он грациозно приближался к лестничной площадке – мекке институтских курильщиков.
— А я, представьте, фигурное катание недолюбливаю, — неторопливо говорил старший научный сотрудник Воробьев, и по губам его, послушные артикуляции, метались дымные взрывы.
— Крутнет он ее в воздухе—ну, думаешь, костей не соберет партнерша. Техника-то безопасности на нуле. Да и какая она ему, лбу, партнерша?!
Кроха ведь, как есть кроха! Что за мода — акселератам этим в пары девочек назначать?
Форсированно преодолев два лестничных марша, Женевский вошел в приемную директора.
Ослепительная улыбка, адресованная секретарше, обернулась «въездной» визой в кабинет.
— Мы где работаем, Сергей Иванович, — пророкотал Женевский своим роскошным баритоном, — в НИИ или в «Айс ревю»?
— Случилось что-нибудь? — спросил директор.
— Может случиться, — надавив на «может», ответил Женевский. —Вы собираетесь назначить зав. сектором Воробьева?
— Воробьев — опытный и толковый специалист.
— Специалист в области фигурного катания, а также — что еще страшнее для института и персонально для вас — в области сексологии.
— Что-что?!
— Видите ли, Сергей Иванович, я взял себе за правило никогда и ни от кого не скрывать истины, как бы горька она ни была. Дело в том, что сейчас я шел не к вам, а в КБ за чертежами.
Однако вынужден был изменить маршрут, услышав блистательные рассуждения Воробьева… о фигуристках. Какие глубокие знания, сколько эрудиции — ему бы тренером быть! Но это полбеды. Вы бы слышали, с каким вожделением он называл их девочками. Старый ловелас!
— Воробьев—ловелас?!
Директор сжимал пальцами виски. «А если и впрямь факты имели место?»
Через неделю по институту разнеслась новость: зав. сектором утвержден Женевский. В смятении простонали под твердой поступью Вениамина Борисовича коридорные половицы…
Когда небольшой внутри лабораторный а-ля фуршет с шампанским, устроенный Женевским по случаю своего назначения, шел к завершению, Вениамин Борисович сквозь гомон голосов уловил обрывок такого диалога:
—…остается всего шесть дней до сдачи сборника в набор, а наш старик из-за своей болезненной скромности все не соглашается, чтобы на титульном листе стояло: «Под общей редакцией проф. Петрова». А ведь он буквально каждому из нас помогал в подготовке статей.
— Что и говорить, шеф наш уникален. Только бы оправился от стенокардии…
Дальнейшего Женевский уже не расслышал, зато коротким всплеском толкнулся в уши клочок другого разговора:
— …а я-то думал, у меня галлюцинация началась: не может же, в самом деле, человек уменьшаться в росте. Значит, и ты заметил? Ну, дела-а…
«Что это они такое мололи?» —мелькнуло в голове у Вениамина Борисовича, когда он, по-английски оставив общество, прогревал мотор своих «Жигулей». Но тут же мысли его переключились на неожиданно задуманный визит к больному шефу…
Аристарх Федорович Петров крайне удивился, что навестил его не кто-нибудь, а именно Женевский. Растроганный вниманием, профессор оживленно принялся выспрашивать новости.
— Будьте великодушны, Аристарх Федорович, не судите меня строго, но я редактурой сборника занялся. Правда, не по своей воле, — уточнил Женевский, прикладывая руку к сердцу, — но что было делать, если ко мне с этой просьбой прямо-таки косяком пошли сотрудники.
Профессор ошеломленно смотрел на гостя.
— Но мне казалось… что сборник был отредактирован…
— Аристарх Федорович, я взял себе за правило никогда и ни от кого не скрывать истины, как бы горька она ни была. Авторы статей считают, что — простите, я цитирую одно из высказываний — болезненное желание профессора стать титульным редактором несколько нескромно…
Петров ловил воздух губами.
Через полгода в свет вышел объемистый научный труд под редакцией В. Б. Женевского.
На Вениамина Борисовича обрушился шквал поздравлений. И только коридорные половицы вносили диссонанс в этот торжественный хорал.
Теперь они гневно скрежетали под уверенными— еще более уверенными, чем прежде, — шагами Женевского. И это несмотря на то, что вес Вениамина Борисовича — не общественный, конечно, а физический—резко поубавился: он стал меньше ростом на целых две головы и уже никому не представлялся прыгуном тройным Жоао-Карлосом де Оливейра. Лучшие умы института бились над разгадкой этого необыкновенного явления.
Между тем Женевский рассудил, что пришло время перевести дух после изнурительной кулуарной эквилибристики, и отбыл в санаторий.
…Из черноморской здравницы он вернулся с позолоченной кожей и еще более помолодевшим. Уборщица тетя Параша, не признав его, всплеснула руками:
— Какой славный мальчик! Ты чей же такой будешь? — и погладила Женевского по головке.
Даром это тете Параше не прошло, но расплата грянула позже.
— А у нас радость! — объявили ему в лаборатории. — Петров выздоровел и возвращается на работу. Хотя со всеми, кто навещал его, до последнего времени держался холодно, даже отчужденно, словно мы чем-то обидели его.
В тот же час Женевский отбыл в министерство и нелицеприятно поставил там вопрос ребром:
— Кому выгодно погубить профессора?
Вениамина Борисовича не поняли.
— Я взял себе за правило никогда и ни от кого не скрывать истины, как бы горька она ни была. Дело в том, что отношения между коллективом лаборатории и Петровым холодные, даже отчужденные, замешенные на глубоких взаимных обидах. Вернуть едва оправившегося от тяжелой болезни человека в ту среду, которая, скорее всего, и уложила его в постель, — значит погубить его. Вот поэтому я и спрашиваю: кому выгодно погубить моего учителя?
В министерстве задумались. А спустя всего лишь сутки вспомнили последнюю фразу Женевского и вскричали: «Эврика!»
После долгих и сверхтонких дипломатических бесед, которые были проведены с Петровым, он уяснил наконец, что главное для него — полный покой и что все пекутся исключительно о его благе. Уяснив это, он слег в больницу и уже оттуда прислал заявление о выходе на пенсию.
Должность заведующего лабораторией недолго оставалась вакантной. На нее без лишних проволочек назначили В. Б. Женевского. Преемственность была налицо.
Когда Вениамин Борисович в новом звании нестерпимо уверенно вышагивал по коридору, половицы брезгливо молчали. Ибо даже скрипнуть им было не от чего: человеческого веса в Женевском практически не осталось, ростом он теперь был не больше курицы.
И вот в один из этих дней как-то утром вошла в кабинет заведующего лабораторией тетя Параша. Хозяин, как обычно в последнее время, расхаживал, заложив руки за спину, по огромному полированному столу и любовался своим отражением в зеркальной поверхности. Да и были на то причины. Оппоненты с трогательным единодушием дали восторженные отзывы на его докторскую диссертацию. Поэтому сейчас, прогуливаясь по столу, Женевский видел в нем не просто себя, но себя в директорском кресле.
Эти-то сладостные видения и прервала своим грубым вторжением тетя Параша.
— Вениамин Борисович, — укоризненно сказала она, — что ж вы вчерась обратно бумажонок надрали-надрали да мимо корзинки обратно просыпали? Так у нас не пойдет…
Женевский резко затормозил, как хоккеист на ледовой арене, проехав по инерции несколько сантиметров. И тетя Параша услышала знакомый лисициановский баритон:
— Прасковья… э-э…
— Никитична, — подсказала тетя Параша.
— …Прасковья Никитична, мои подчиненные неоднократно жаловались, что вы не справляетесь со своими обязанностями.
— Понятно, — сказала тетя Параша.
Спустя два дня, заполнив «бегунок», тетя Параша прощалась с сотрудниками института. Прощалась долго и задушевно — по причине полной уверенности, что никто на нее не жаловался. И вот тут-то, кивнув на кабинет с табличкой «В. Б. Женевский», Прасковья Никитична, как громом, поразила общественность сенсационным открытием, которое, без сомнения, ставило ее в один ряд с такими колоссами эволюционной теории, как Карл Линней, Жан Батист Ламарк и — чем черт не шутит! — Чарльз Дарвин. Она сказала: — Совсем измельчал человек!
А Вениамин Борисович Женевский не подозревал, что послужил материалом для эпохального открытия. И в конце того необычайного, а для него, увы, рядового рабочего дня он как всегда уверенно, но, увы, беззвучно прошагал по длинным институтским коридорам и лестницам и выскользнул в дверную щель на улицу.
С некоторых пор перед Женевским возникла проблема передвижения по городу. Пользоваться собственной новенькой «Волгой» он не мог: ноги не доставали до педалей, а руки до баранки. В автобусе же — в утреннюю-то и вечернюю толчею! — его запросто раздавили бы и даже не заметили происшествия.
Вот и приходилось солидному должностному лицу, без пяти минут доктору химических наук и директору головного института, мерить уличные просторы прозаическим пёхом». И при этом быть начеку: раззявы и растяпы, которыми, как обнаружил Женевский, прямо-таки кишат тротуары, так и норовили поставить свои огромные башмаки и туфли ему на голову. Поэтому Вениамин Борисович предпочитал передвигаться, прижимаясь к стенам домов, что было относительно безопаснее.
Вечер выдался прескверный — холодный и ветреный. Уткнув подбородок в мохеровое кашне и придерживая рукой шляпу, Женевский торопливо семенил вдоль отделанного мраморной крошкой цоколя универмага. И вдруг прямо перед собой он увидел громадное животное в шикарной тигровой шкуре. Но без пяти минут доктор и директор нисколько не испугался: богатый жизненный опыт, который всегда помогал ему разобраться, кто есть кто, и «а этот раз безошибочно подсказал, что перед ним всего-навсего красавица кошка. Красавица же, явно обескураженная увиденным, подняла было пушистую лапку, чтобы потрогать неведомое существо, да так и замерла, напоровшись на свирепый взгляд Вениамина Борисовича. Но все-таки дружелюбно и даже ласково сказала: «Мур-р».
А потом, когда он ловким боксерским финтом поднырнул под белую лапку и проскочил между стеной дома и мягкой тигриной шерстью, с неподдельным сожалением добавила: «Мяу».
Женевский погрозил красавице кулачком и резво шмыгнул во двор универмага.
У дальнего забора среди хаотично разбросанной деревянной тары возлежала крупная дворняга. Пес дремал. Вениамин Борисович подкатился к нему и сделал привычное заявление:
— Я взял себе за правило…
Пес повел ухом.
— …не скрывать истины, как бы горька она…
Пес приоткрыл глаз.
— Товарищ Полкан, — официальным баритоном продолжал Женевский, — эта кошка тигровой масти сию минуту сказала мне, что вы — извините, я цитирую — дур-рак и мяу-мля.
Полкан сорвался с цепи и пустился в погоню за красавицей кошкой.
Вениамин Борисович потер ру… Нет-нет, это было бы слишком большим преувеличением сказать наверное, что сделал Вениамин Борисович: без увеличительного стекла — хотя бы! — его уже никому не удалось бы разглядеть.
И, как нарочно, в этот момент ворвался во двор неистовый порыв ветра, подхватил обрывки бумаги, россыпи земляной пыли, шелуху от семечек, окурки, щепки и прочий сор, видимый и невидимый, подхватил и унес куда-то.
С той поры никто больше не встречал Вениамина Борисовича Женевского. Да и мудрено ли?
Действовал закон обратной эволюции.
Владислав ПОБЕДОНОСЦЕВ
