Старый провинциальный актер Василий Васильевич Даров-Миров, похороненный еще в конце прошлого столетия на Ваганьковом кладбище, вышел из могилы и отправился в Московский дом актера.
Через час он уже сидел в ресторане, наливал водку из запотевшего графинчика и, презрительно щурясь, допрашивал какого-то юного артиста:
— Небось, молодой человек, роли назубок учите?
— Назубок, Василий Васильевич, конечно.
— И на спектакль вовремя приходите?
— Вовремя, Василий Васильевич. Как же иначе?
Даров-Миров сердито постучал палкой об пол:
— Чиновники вы, а не актеры! Гордости в вас нет! Эх, помню, когда я в Сумах служил, был у нас премьер Кошкин Залихвацкий. Так его на каждый спектакль с полицией приводили…
Он торжествующе поглядел на собеседника.
Лицо последнего выражало полное недоумение.
— Зато как играл! Как играл, сукин сын!
Сам пьян, роли Гамлета не знает вместо того, чтобы Офелию в монастырь послать, он ее в такое место посылает, что артистка в обморок грохается… Да, да! Были актеры в наше время… Богатыри — не вы…
Даров-Миров замолкает, желая насладиться тем эффектом, который производят его слова.
Юный собеседник глядит на него широко раскрытыми, удивленными глазами, какими в музеях обычно смотрят на кости мамонта.
Потом старик хлопает еще одну рюмку и громким, театральным шопотом спрашивает:
— А правда, говорят, если у вас на сцене герой стреляет, то режиссёр требует, чтобы револьвер обязательно был системы Станиславского?
Теперь уже улыбается и собеседник. С наивной горячностью своего возраста он пытается втолковать призраку, явившемуся с Ваганькова кладбища, основы сегодняшнего театрального бытия:
— Репетируем мы теперь не так, как в ваше время, Василий Васильевич. Все по системе Станиславского. Сначала «сидим за столом»…
Но Василий Васильевич даже не дает ему договорить:
— Ну это, братец, совсем не его система.
Мы тоже обычно перед репетицией садились за стол, требовали графинчик водки, соленых огурчиков…
У бедного молодого актера вырывается жест отчаяния:
— Вы меня не поняли, Василий Васильевич.
Мы садимся за стол не для соленых огурчиков, а чтобы разобрать пьесу. Выясняем, что, мол, хотел автор, когда принимался за свое произведение…
Но старик снова бесцеремонно обрывает юного собеседника:
— А чего там особенно и выяснять?.. Известно, чего хотел автор… Денег он хотел, вот и принялся за свое произведение…
Так и сидят они в полном недоумении друг против друга, старый и молодой, позавчерашний и сегодняшний день русского театра…
Тут в наше стройное повествование, безусловно, вмешаются какие-нибудь строгие товарищи….
— Па-азвольте,— скажут они, сурово глядя на автора,—во-первых, это мистика, а не юмористика, а во-вторых, что же у вас получается?.. У вас получается лакировка! Значит, но сегодняшней театральной земле ходят одни голубые праведники. Значит… Спокойствие, граждане, спокойствие! Мы еще не окончили фантазировать…
Вернемся же в тот самый Дом актера, но лет так через двадцать. Или даже через тридцать. Наши театральные современники уже стали седовласыми старцами. В кулуарах их окружили молодые артисты и, затаив дыхание, слушают рассказы о нашем великом времени, неповторимых днях, замечательных артистах, славных делах искусства…
А где-нибудь у буфетной стойки один из, к сожалению, тоже наших театральных современников разоткровенничался за рюмкой коньяку перед юным собратом.
— Папа, дай мне почитать что-нибудь новенькое.
— Из новой детской литературы вышел в свет только план детиздата на 1940 год
— Да, да,— сокрушенно говорит он, вспоминая минувшие лета.— Были актеры в наше время… Богатыри — не вы!.. Помню, иные в праздничные дни и по восемь, и по девять халтур делали…
— Хал-тур? — .интересуется собеседник.— А как их делали эти… хал-туры?..
Старик только досадливо дергает плечом:
— А чего было проще?.. Сидишь, бывало, у телефона и записываешь: в восемь часов — один концерт, восемь пятнадцать — второй, восемь тридцать — третий, восемь тридцать пять…
— Позвольте, позвольте,— перебивает изумленный юноша,— как же вы поспевали на вес эти концерты?..
Наш современник, конечно, удивляется:
— А кто вам сказал, что поспевали?.. Где там! Наберешь, бывало, восемь, а сам еле-еле четыре обскачешь… Такие концерты случались, что пригласят двадцать артистов, а приедут трое…
— Зачем же набирали, если все равно не поспевали?
— Надеялись, конечно… Жалко упускать было…
Наивному потомку покажется, что теперь он уже все понял:
— Ага!.. Просто жалко было упустить лишнее творческое мгновение… Играть хотелось?..
Старик оглушительно хохочет:
— Ха, ха, ха!.. Какая же там, голуба, игра? Халтура!.. Играли как попало, позорно играли, самим совестно было…
— А если совестно было, зачем же так играли?
— А разве мы виноваты? Представьте, играет артистка Катюшу Маслову у себя в театре. Играет отлично. Плачет настоящими слезами. Но где же, помилуйте, набрать слез на семь концертов?! Ведь не фонтан, а дама…
Лицо далекого собрата покрывается от натуги красными пятнами:
— А зачем же все-таки набирали семь концертов, если даже слез не хватало?
— Как зачем?.. А деньги?..
Юноше кажется, что теперь-то он действительно уже все понял:
— Ага! Значит, халтурили плохо зарабатывающие артисты, которым очень нужны были деньги?
Наш—увы, увы!—наш современник в азарте схватил его за рукав:
— Что вы, голуба?! Зачем им деньги?! Самые богатые они и были! Картинные галереи покупали. Старые запонки коллекционировали. Спальню Людовика XIV уже старинкой не считали, а искали ту антикварную кровать, на которой Адам и Ева яблоки ели…
— Значит, они получали моральное удовлетворение?— упорно недоумевает собеседник.
Старик сплюнет от досады:
— Какое там моральное удовлетворение! Форменный ад. Мчишься на такси, точно на скоростных гонках. Весь взмыленный взлетаешь на пятый этаж. За кулисами — ссоры. Чуть не дерутся. Все хотят выступать первыми. На сцене только и думаешь, как бы на следующий концерт не опоздать…
— Зачем же набирали столько концертов, чорт возьми?!
— Упустить жалко…
Конечно, далекий собрат просто приходит в бешенство:
— Что жалко упустить?! Гонку на такси?! Драку за кулисами?! Проклятие публики?!
— А деньги?..
— Но деньги же были?! Сами говорите, девать некуда?! Всякую дрянь коллекционировали?!
— Действительно, что девать некуда… Такую уж рухлядь собирали…
— Зачем же халтурили, чорт побери?! Зачем публику надували?! Зачем?!
Старик хотел что-то сказать, но запнулся и только уставился на юношу остекленевшим, старческим взглядом. А тот глядел на него широко раскрытыми, удивленными глазами, какими в музеях обычно смотрят на кости мамонта.
Евг. БЕРМОНТ
страница 12
