(ПОЧТИ ПО ЧЕХОВУ)
Гостиная бывшего коммерческого директора Шарамыкина окутана приятным полумраком. Большая бронзовая лампа с зеленым абажуром красит в зелень стены, мебель, лица…
Изредка в потухающем камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение заливает лица цветом пожарного зарева.
Перед камином в кресле, в позе только что пообедавшего человека, сидит сам Шарамыкин, гражданин средних лет, с кроткими голубыми глазами. У его ног, протянув к камину ноги и лениво потягиваясь, сидит на скамеечке старший консультант Лопнев, бравый мужчина лет сорока.
Комната, в которой они сидят, похожа на комиссионный магазин: здесь наставлена мебель различных стилей, начиная от позднего Ренессанса и кончая ранним Древтрестом.
Старший консультант Лопнев — большой любитель изящных и редких вещей. Он то и дело поворачивает от камина раскрасневшееся лицо и подолгу сосредоточивает свой взор на какой-нибудь красивой вещичке.
— Скажите, пожалуйста, Евгений Васильевич, — обращается он к хозяину дома. — Вот у вас в углу прелюбопытная этажерочка. Разрешите узнать, какой это работы?
— Ах, эта! — поглаживая живот, отвечает коммерческий директор. — Штучка замечательная! Это с моей предпоследней работы. Из кожевенного треста. Стояла она там без дела в библиотеке. А я ее, грешным делом, забрал оттуда.
— Осмелюсь, еще, Евгений Васильевич, спросить в рассуждение круглой шифоньерки.
Очень старинный экземплярчик?
— Справедливо заметили, Афанасий Петрович. Вещичка старинная. Анна Павловна!..
Из слегка отворенной двери, ведущей в соседнюю комнату, пробивается свет. Там за дверью, полулежа на тахте, Анна Павловна, жена Шарамыкина, раскладывает пасьянс.
— Анна Павловна! Анечка! — повторил Евгений Васильевич. — Ты не помнишь, когда я из Главнитки был уволен по собственному желанию?
— Это было, мой милый, в конце 1927 года, при первых заморозках, — ответила нараспев Анна Павловна.
— Ага! Так оно и есть, Афанасий Петрович. Шифоньерка, действительно, старинная.
Стояла она у меня в кабинете, в Главнитке. И, если память мне не изменяет, перевез я ее домой за день до моего увольнения по собственному желанию.
— А до чего, Евгений Васильевич, нравится мне ваш шахматный столик, прямо слов не нахожу!
— Ценю и уважаю знатоков, Афанасий Петрович. У вас острый глаз, голубь мой. Столик, действительно, редкий. Их было всего две штуки в красном уголке механического завода. Один я оставил там. Вы подумайте, стоит он у меня лет шесть… Нет, больше…
Вот память, прости господи! Анна Павловна!
Анечка! Анюточка!
— Алло, Женя! Слушаю.
— Скажи, пожалуйста: когда я, моя милая, был снят с механического завода за развал работы в цехе?
— За развал работы, родной, ты был снят в 1932 году. Это было, я точно помню, ранней весной, когда цвела сирень.
— Умница! Правильно. Значит, так оно и есть. Семь лет… А посмотрите на него, Афанасий Петрович, он почти как новенький.
— Прямо удивительно! Теперь днем с огнем не отыщешь такой столик. А рядом вон стоит шкафчик с инкрустацией — какая прелесть! Прямо дар природы!
— Что дар, — это совершенно справедливо.
Но не природы, а Ивана Захарьича. Когда я работал в Снабторге, был у нас там завхоз Иван Захарьич. Добрейшей души человек! А шкафчик этот стоял в клубе. Иван Захарьич и преподнес его мне к именинам. Стукнуло мне тогда тридцать четыре… Нет, больше.
Вот память, прости господи! Анечка! Скажи, дорогая: когда судили Ивана Захарьича за расхищение государственного имущества?
— За расхищение государственного имущества, мой милый, тебя судили…
— Да не меня, родная, а Ивана Захарьича.
— Ах! Извини, пожалуйста. Ивана Захарьича, мой хороший, судили в 1929 году. Это было осенью, когда желтели деревья.
— Правильно. Значит, мне тогда стукнуло ровно тридцать пять. Уходят годы!.. А этот черный столик узнаете?
— Действительно. Что-то очень знакомое.
— Еще бы, Афанасий Петрович! Анечка, когда это нашего милого Афанасия Петровича обозвали в газете жуликом?
— Афанасия Петровича, мой птенчик, обозвали жуликом в 1931 году, потом в 1933 году, потом в..
— Я говорю о первом разе.
— В 1931 году. Это было летом.
— Правильно. Вот тогда-то, Афанасий Петрович, вы из вашего служебного кабинета и прислали мне этот столик… Да-с, батенька, были дела! Теперь уж не то! Нет того огня!
Шарамыкин и Лопнев задумываются. Тлеющее полено вспыхивает в последний раз и подергивается пеплом.
Г. РЫКЛИН
