(по образцам ушедшей и пришедшей литературы)
I
СПОТЫКАЧ С КИЛЬКОЙ
(Арк. Аверченко)
Толстый чиновник Акакий Илларионович Шляпочкин посмотрел на собравшихся взглядом пожившего и поевшего человека и начал:
— Расскажу я вам, дорогие мужчины и славные дамочки, о том, как, бывало, у нас под новый год кушано. Кушали мы прочно. И однажды, помню, кушали мы блины. Ну, известно, — блинки с икоркой, со сметаной. Покушавши блинков, приступаем мы к гусю. Гусь же — птичья порода и без портвейна в глотку не пойдет. Так-с. Покушали это мы гуся.
Глядим — несут поросеночка под хреном. И поросеночек не плох, но тут поднимается Иван Иванович Калакуцкий и заявляет протест:
— Протестую, говорит, и возражаю: после гуся, говорит, не потребляю порося. После гуся, говорит, надо же — ж супу же. А вы свинку мне подкладываете.
Обидно даже!
После того, полгода не проживши, помирает этот самый Иван Иванович. И отчего бы, вы думали, помер человек?
Холодной телятинки переел и спотыкачем не запил. Добро бы еще с гуся помереть, а то… Ну, да ладно, помер и нету, а живым нам кушать надо же ж.
Вот, значит, кушаем это мы. Как вдруг смотрим: замолчал на семнадцатом блюде Андрей Петрович. Открыл свое хайло и — ни тпру, ни ну. Что так? Почему такое? А ну, говорю, суньте-ка ему в глотку минимальную кильку. И, представьте вы себе,—даже килька не пролезла.
Во как ели! Теперь уж не так едят! — молвил со вздохом толстый Шляпочкин и замолчал, облизываясь…
II
ВПЕРЕД
(Ю. Либединский)
Сознательный товарищ Сергей Массовый высоко поднял бокал, на котором алела надпись: «Да здравствует красная трезвость!». Пенился в бокале крепкий китайский чай, как символ нашей дружбы с пробуждающимся Востоком.
Товарищ Массовый говорил:
— Я поднимаю бокал за поднятие производительности труда, за ликвидацию безграмотности и за снижение цен в госрознице!
Следующим выступил товарищ Агитпропов. В его высоко поднятом бокале пенился лимонад. Клавдия Алимент шаловливо подлила в бокал Агитпропова шипучее ситро.
— О, что вы! — воскликнул товарищ Массовый, — разве можно смешивать напитки? Ведь, получится ерш, и товарищ Агитпропов не сможет увязать свое слово с новым годом!..
Бил двенадцатый час.
Товарищи-собравшиеся обстоятельно прорабатывали чайную колбасу и согласовывали ее с горчицей.
Сознательное время двигалось вперед.
— Ух, чорт! Куда меня вселяют – на шестой этаж!
— А ты, товарищ, не горюй! Дом – новый, он еще сядет!
III
ПОФАРТИЛО
(Артем Веселый)
Не будем карячить о том, как наш браток за счет новых годков подкармливался. Майна — вира с фартом и — четыре сбоку, ваших нет!
Маньку Башмалу Мишка Шкворень поддел. Манькину голову с плеч спихнул:
— Рост в ей слишком длинный. Без головы все ж таки фигура покороче станет!
Манька—сука. Обратное заявление подает за изнасилование. Но ничего—обошлось.
И ковырял сукин сын Мишка кистенем в зубе, объявлял:
— Будя! попито! Старое в доску отменено. И остается раз навсегда новый в нас годик, без ни каковых старых годков. Будя… фатит гнать в огонь, в тряпочки, в бабий вой, в вашу тифозную, в чорт те что. Вира!!.
IV
ДОВОЕННОЕ КАЧЕСТВО
(М. Зощенко)
Вот издрасте, дорогие гражданчики, гражданята и товарищи. Сам я есть тоже, конечно, гражданин, хотя по церковной выписи из ЗАГС’а—как раз я— городской мещанин. Вот тут и выходит!
А что выходит? А то выходит, что нету у нас, извините, довоенного качества.
К примеру же и расскажу.
Вот, например—я. И вот, например — новый год. Очень прекрасно. Сажусь за обеденный столик. Сел.
Так-с. Хорошо. Ничего себе.
И что тут, например, получается, граждане — прямо удивительно. Елки и палки! Русская вобла заграничной килькой прикинулась и лезет в ревельскую коробочку. Как? Что? Почему? Ну, конечно, на девятом годике очень даже это обидно. Елки, говорю, палки. Какая же ты, говорю, килька, ежели ты есть окончательно вобла? А она молчит. Как это так индифферентно, говорю, ты молчишь? Тебе говорят? Мине—отвечает. — Только разговаривать я с вами, гражданин, совсем не буду. Потому, говорит, что есть я немая рыба и разговаривать мне никак не положено.
Ну, туда — сюда. Смотрю — сыр без слезы. Куда же это, кричу, слеза подевалась? Какое ж это к чорту довоенное качество, ежели сыр без слезы?
И вот—издрасте—призывают меня в домком и намекают на общественную тишину и беспорядок.
— Напрасно вы, говорят, гражданчик, панику порете. Не будет больше вам слезы в сыре. С самого Октября у нас вышеуказанные слезы упразднены!
И вот вам издрасте, дорогие товарищи-граждане, вот как нее наоборот получается, елки-палки!
И вот издрасте — под самый новый год кушаю с семейством сыр государственный и собственной слезой давлюсь.
Издрасте—за что же ж мы, граждане, боролись?
Л. Матницкий
страница 3
