ЭХО СОБЫТИЙ №6-1981
Пятую часть членов французской неофашистской организации ФАНЕ составляют полицейские.
Факт
Бравый, скорый на ногу, черноусый Таракэн — ярый нацист, убежденный расист, махровый антикоммунист и воинствующий член неофашистской «Федерации национального и европейского действия» (ФАНЕ), открыл ключом дверь своего жилища, скинул и повесил в шифоньер полицейский китель, освободился от форменных штанов и, напялив пижаму, сразу же превратился в уютного обывателя, пришедшего домой со службы.
В шлепанцах он проследовал на кухню состряпать себе что-нибудь незамысловатое, вроде глазуньи.
Но едва Таракэн, плотоядно шевеля усами, заглотнул аппетитный бело-желтый кусочек, как сладостный пищеварительный процесс был испорчен пронзительными звонками и барабанным боем в дверь.
— Полиция! Откройте! Полиция!
Таракэн проследовал к двери и повернул головку замка.
— Се си бон! — сардонически захохотал вбежавший полицейский Клопэ. — Шарман! Здесь как ни в чем не бывало попивают винцо и угощаются яичницей, а там произошло ужасное — наша ФАНЕ запрещена и распущена! Совет министров запретил ее!
— Силянс, Клопэ! — прицыкнул на паникера Таракэн. — Не думал я, что ты легковерен, как девушка.
То, что ФАНЕ прикрыли, я знал еще до того, как ты ворвался ко мне со своей истерикой. Но я знаю другое: ФАНЕ запрещена только для виду! Она живет и здравствует, хотя слегка и изменила свою вывеску.
Клопэ растерянно моргал.
— ФАНЕ запретили, — продолжал Таракэн, — но она через минуту возродилась под новым названием.
Выкинута одна буква. Мы теперь называемся не ФАНЕ, а ФНЕ — «Националистическая европейская фасция», понял?
— Фасция? — почесал в затылке Клопэ.
— Это словечко мы одолжили у древних римлян. Да не все ли равно? Все же осталось по-прежнему: и наша программа и наши методы! Мы сохранили и свою штаб-квартиру на улице Жан-Муанон, 28, за бронированной дверью, на третьем этаже.
— А наши плакаты и лозунги?
— И плакаты, и лозунги, и свастика, и дубинки — все на своих местах, все сохранно, Клопэ, как в Национальном банке. Да вот и наш печатный орган — милая газетка «Нотр эроп», не прекращала выходить ни на день. И, как всегда, пропагандирует наше кредо — национал-социализм и антикоммунизм!
— Значит, нас не будут судить?
— Как же судить то, чего нет? ФАНЕ испарилась, она вчерашний день. Сказать теперь «шерше ля ФАНЕ» — это все равно что посоветовать: «Ищите вчерашний день».
Таракэн говорил с апломбом, и от этих речей, и от этой уверенности Клопэ воспрял, прямо скажем, из полумертвых. Подумать только, выпустили всего-то одну букву и утерли нос целому совету министров. То, что ФАНЕ превратилась в ФНЕ, его окончательно развеселило.
— Значит, теперь, если я загляну к мадемуазель Фане, я скажу ей: «Бонжур, мадемуазель Фне! Вы очаровательны, мадемуазель Фне! Приглашаю вас в Му-лен Руж, мадемуазель Фне!»
— И принесешь ей бонбошки не в целлофане, а в целлофне! — со смехом вторил приятелю Таракэн.
Клопэ был всегда ему симпатичен. Он сам выбрал его себе в помощники, когда разрабатывалась операция взрыва на улице Коперника. И Клопэ не подвел.
Тем временем обмякший, умиротворенный Клопэ отведал камамбера, с аппетитом доконал хозяйскую глазунью, запил все это стаканчиком доброго бордо и собрался уходить.
— Адье, Таракэн, дружище! Мерси за угощенье, я пошел. Патрулирую сегодня вокруг Триумфальной арки.
— А мне продолжать расследование преступления на улице Коперника, — осклабился Таракэн. — Буду искать преступников, подложивших бомбу под молельню!
— Будешь искать самого себя! — хохотнул Клопэ.
— И тебя, мон шер, и себя буду искать по всем правилам криминалистики!
Насладившись шуткой, приятели расстались. На прощание они обменялись бодрым «Хайль Гитлер!» — приветствием, официально принятым в бывшей ФАНЕ, ныне ФНЕ.
О, чудеса под крышами Парижа!
Т. ШАБАШОВА
